«Почти все персонажи книги держали меня на руках и кормили с ложечки».
«Хлеб той зимы» — самая популярная книга серии «Вот как это было» и самая востребованная читателями книга нашего издательства. Автобиографическая повесть о блокадном детстве, написанная Эллой Ефремовной Фоняковой, много раз переиздавалась и была переведена на несколько языков.
Мы поговорили с сыном писательницы Дмитрием Ильичом Фоняковым, — о книге, её авторе и персонажах. О том, что произошло до описываемых в книге событий и что было после.
Обложка первого издания книги
Речь: Сколько вам было лет, когда вы первый раз прочитали книгу «Хлеб той зимы»?
Дмитрий Фоняков: Мне было тринадцать лет. Я 1957 года рождения. Книга вышла в Новосибирске, в «Западно-Сибирском книжном издательстве» в 1970 году. Первое издание было очень скромное.
Я прочитал книжку — но я мог бы её не читать, я всё знал наизусть. Эти сюжеты были мне знакомы по рассказам старших с раннего детства.
Р: Герои книги — ваши мама, бабушка и дедушка. Или это собирательные образы?
Д.Ф.: Почти все персонажи книги держали меня на руках и кормили с ложечки. Это абсолютно конкретные люди.
Р: Значит, вы видели и квартиру, в которой происходит действие книги?
Д.Ф.: Я родился и до восьми лет проживал в той самой квартире на Васильевском острове. Мне она представлялась огромной. Длинный коридор, закоулки. А потом судьба привела меня в аналогичную квартиру в этом доме с такой же планировкой. Она оказалась такой маленькой!
Я не помню, отражено ли это в книге, но дом был построен как кооперативный для завода «Сименс и Гальске». Квартиру приобрёл тогдашний глава семьи, мамин дедушка, выходец из Латвии. Он работал мастером на «Сименс и Гальске», а кроме того был ещё и пастором лютеранской церкви.
До революции у обеспеченных людей в Санкт-Петербурге существовала традиция выписывать прислугу из Латвии. Так, бабушка моей мамы была горничной в богатом доме, а сестра бабушки, которая умерла до моего рождения, служила у Елисеева, владельца знаменитого магазина.
В Санкт-Петербурге жили десятки тысяч людей из прибалтийских губерний, находившихся на территории нынешней Латвии. Для этой диаспоры и была построена церковь, в которой служил мамин дедушка. Располагалась церковь около Царскосельского вокзала (ныне Витебский). Дедушка был арестован, как и другие лютеранские священники, и в декабре 1937 расстрелян. Реабилитирован в шестидесятые. А церковь взорвали, на её месте сейчас находится вентиляционная шахта метро.
Долгое время в Музее этнографии народов СССР на стене висела фотография с подписью «Так жила рабочая аристократия». А изображена на этой фотографии была наша гостиная в той самой квартире, о которой идёт речь в книге «Хлеб той зимы».
Иллюстрация из книги «Хлеб той зимы». Художник Людмила Пипченко
Надо помнить, что мастер на заводе, каким был мой прадедушка, согласно марксистской теории считался рабочей аристократией, пособником буржуазии. «Рабочая аристократия» — это было почти обвинительное заключение.
Фотографию пришли делать в тридцатые годы, и бабушка и её сёстры ничего хорошего от этого визита не ждали — почти все мужчины в семье были репрессированы. О прадедушке я уже говорил. Муж сестры моей бабушки, они все жили в одной квартире, был сотрудником института профессора Павлова, занимался генетикой, был в 1937 году репрессирован и расстрелян.
Но в тот раз дело закончилось только фотографией для музея.
Однако, в конце тридцатых часть семьи (прабабушку и сестру моей бабушки с дочерью, моей двоюродной тётей) выслали под Оренбург, потом в Вышний Волочек, а когда началась война — отправили в Каменск-Уральский, откуда они потом снова вернулись в Вышний Волочек, то есть очень сложный был путь. Но блокадное время они провели в эвакуации. В каком-то смысле, можно сказать, им повезло.
Мама гостила у них в Вышнем Волочке летом 1941 года. Наступали немцы. Буквально последним поездом маму вывезли в Ленинград. А 8 сентября началась блокада.
Вышний Волочек — это узловая станция. После отъезда мамы её начали бомбить немецкие войска. Моя тётя, мамина двоюродная сестра, вспоминала, что видела лица немецких пилотов — настолько низко пролетали самолёты.
Маленькая деталь. Когда в 1945 году появилась возможность вернуться в Ленинград, то бабушкина сестра специально осталась в Вышнем Волочке до конца лета, чтобы снять урожай. Она привезла два мешка картошки и это было большое подспорье, потому что есть было особо нечего.
Иллюстрация из книги «Хлеб той зимы». Художник Людмила Пипченко
После войны наша квартира стала коммунальной, была уплотнена. Уплотнение началось так. Мои родственники встретили на улице молодую женщину с ребенком на руках, пожалели её и пригласили немного пожить у нас. А потом пришел управдом и всех, кто был в квартире, переписал. И таким образом квартира стала коммунальной. Потом добавился еще жилец. При мне из пяти комнат квартиры нашей семье принадлежали только три, а в двух остальных жили чужие люди.
Эта квартира была покинута нашей семьёй в семидесятые. После смерти бабушки мой дедушка не мог там жить с этими воспоминаниями, и переехал, совершив обмен.
Но в первый класс я ещё ходил из этой квартиры — за ручку со своей прабабушкой.
В описанной в книге квартире на улице Правды я тоже бывал — там жил брат моего дедушки со своей большой семьёй.
Р: Что мама рассказывала вам о героях книги? Есть ли какие-то истории, изменённые в тексте, вошедшие в книгу в другом виде, рассмотренные под другим углом?
Д.Ф.: Наверное, в реальности рассказывалось больше и подробнее. Но все детали, связанные с судьбой мужчин в нашей семье, не акцентировались. Судьбы были достаточно трагичные. Больше повезло моему дедушке. У него был травмирован позвоночник и он, несмотря на огромное желание, не смог принять участие в боевых действиях: в армию его не взяли.
Для меня блокадная история в детстве не воспринималась как ужасное время, хотя мне рассказывали про обстрелы и умирающих квартирах людей. Но случилось так, что спустя много лет мне пришлось готовить научную работу на тему блокады. И вот тогда мне всё открылось с совершенно ужасной стороны.
Иллюстрация из книги «Хлеб той зимы». Художник Людмила Пипченко
Р: Многие читатели не понимают поступок матери главной героини книги, которая отказывалась ехать в эвакуацию и даже спускаться в бомбоубежище во время бомбёжки. Ваша бабушка действительно была такой?
Д.Ф.: Бабушка была очень решительная. Она же пережила предшествовавшие войне годы, тоже не слишком лёгкие, и с презрением относилась к опасностям.
Она была очень красивая дама, старшая из трёх сестёр и самая образованная. Сёстры закончили бухгалтерские курсы и работали бухгалтерами и чертежницами. А бабушка занималась наукой, работала в институте музыки, ездила в экспедиции, собирала народные инструменты. Она была одним из авторов «Атласа музыкальных инструментов народов СССР», за который её вместе с коллегами наградили Государственной премией СССР.
Р: Как вышло, что книга ленинградской писательницы о блокаде Ленинграда впервые была опубликована в Новосибирске?
Элла Фонякова за работой
Д.Ф.: Мои родители закончили отделении журналистики филологического факультета ЛГУ и их по распределению отправили в Новосибирск. Сначала папу, а потом и маму. А я остался в Петербурге на попечении прабабушки, бабушек и дедушек. Они боялись отпускать меня, младенца, в эту дикую каторжную Сибирь. По приезде родителей оказалось, что Новосибирск — большой город и научный центр, там всё отлично. Но с жильём у них устроилось не сразу, поэтому в первый класс я пошел здесь.
Потом прабабушка умерла, а сёстры бабушки, сама бабушка и дедушка работали, некому стало «пасти» меня и водить в школу.
Я уехал к родителям в Новосибирск и там уже ходил в школу самостоятельно.
В Новосибирске моя мама работала в молодёжной газете «Молодость Сибири». Сначала была сотрудником отдела культуры, потом редактором этого отдела. После работала художественным руководителем Дома актёра в Новосибирске.
Р: Книга «Хлеб той зимы» вышла в Новосибирске и была написана там?
Д.Ф.: Да, кажется, когда мама ещё работала в газете.
Большую роль в появлении книги сыграл мой дедушка, который принуждал маму вести дневник в годы блокады. До войны он занимался историей театра и осознавал эпическое значение происходящих событий. И понимал, что такого рода свидетельства будут важны. На основе своих дневниковых записей мама создала книжку. Дневник мамы лишен трагического ореола, потому что вся моя семья осталась в живых, для нас всё кончилось благополучно.
Сам дедушка во время блокады работал в области пропаганды: сочинял тексты к агитационным плакатам и был в этой сфере известен, а впоследствии отмечен в литературе по этому вопросу. Это был разносторонне образованный человек, после войны защитил диссертацию и в дальнейшем состоялся как специалист по ораторскому искусству
Р: Как дневник превратился в книгу? Может кто-то сказал: «Напишите об этом»?
Д.Ф.: Кто-кто. Папа сказал. Он был на тот момент профессиональным литератором.
Папа помогал маме редактировать текст, оказывал поддержку, иногда жестко критиковал, говорил: «Так не надо писать».
Он, кстати, тоже провёл первую блокадную зиму в Ленинграде и мог что-то подсказать. Он был на год помладше мамы, но свои детские воспоминания не реализовал как литературный текст.
Мой родной дедушка, папин папа, был геологом и руководителем золотого прииска. Он был расстрелян в 1937 году. А папа мой родился как раз на этом прииске. Но моего папу с его мамой репрессии не затронули, они приехали в Ленинград, откуда были эвакуированы после первой блокадной зимы.
Про семью моего папы тоже можно рассказать целую историю. Среди его предков (прадедушка или дедушка папиной бабушки, это середина ХIХ века) был скрипичный и смычковый мастер Николай Фёдорович Киттель. До сих пор в среде музыкантов смычок Киттеля, скрипка Киттеля — это бренд.
У него был на Невском магазин музыкальных инструментов, он был поставщик двора, получал золотые медали. Упомянув о том, что он мой предок, я был приглашен посетить Институт Страдивари в Кремоне. И я воспользовался этой возможностью, хотя и не имею никакого отношения к музыке.
Р: О чём писал ваш отец?
Д.Ф.: Папа в своё время был известен как поэт. Всего у него вышло более двадцати стихотворных книг, а первую книжку стихов он издал, когда был студентом. Но он занимался не только литературой. Писал на разные темы. Например, часто ездил во Вьетнам, на тот момент воюющий, и вообще бывал во многих странах мира. Он не был журналистом-международником, но бывал там с заданиями.
Р: А когда ваша семья вернулась в Ленинград?
Д.Ф.: Папа был собственным корреспондентом «Литературной газеты». Сначала — по Сибири и Дальнему Востоку, потом его перевели в Ленинград. Я как раз школу закончил, и все решили, что мне надо поступить в университет, обязательно ленинградский, и мы перебрались обратно.
Р: В ту самую квартиру?
Д.Ф.: Нет, к тому времени дедушка переехал в другую. Мои родители обменяли двухкомнатную квартиру в Новосибирске на комнату в коммуналке здесь. Потом папа получил квартиру.
Р: Вы поступили в университет, а что было потом?
Д.Ф.: Я работал в Институте истории материальной культуры в составе Академии наук, защитил кандидатскую диссертацию по археологии. Написал пару книг по истории средневековых городов, участвовал в подводных археологических работах в Швеции и даже отыскал сокровище: серебряную серьгу с изображением черепа и костей.
Р: В биографии Эллы Фоняковой значится, что она не только прозаик, но также драматург, переводчик и поэт.
Д.Ф.: Она писала пьесы, которые ставились в театре и на радио. Мы даже ездили в Таллин на одну из премьер. В университете мама изучала польский язык и переводила польских поэтесс. И, наконец, стихи сочиняла сама. У неё вышло четыре поэтических сборника
Р: … а также художник
Д.Ф.: В студенческие годы мама активно участвовала в общественной жизни, рисовала стенгазеты, там проявились её художественные способности и умение делать зарисовки.
Это долго не было востребовано, и только начиная с девяностых годов она нашла в себе интерес к художественным изображениям. Она писала на бумаге акварелью, гуашью.
Для нас для всех было неожиданно, когда она решила, что может что-то сделать по этой части. И вот она потихоньку стала покупать бумагу, краски, рисовать, потом этого стало много. Мы, честно сказать, к этому несколько скептически относились. Тем не менее, она продолжала и состоялась как художник.
У меня осталась большая коллекция её художественных работ. Удалось организовать несколько выставок: В музее Достоевского в Санкт-Петербурге, в Москве, Японии, США. Какие-то работы покупали для частных коллекций.
Автопортрет Эллы Фоняковой из сборника стихов
Р: Не было ли у мамы мысли проиллюстрировать свою книгу, первое издание?
Д.Ф.: Все её работы несколько отвлечённые. А в самом первом издании иллюстраций не было, оно было очень скромное, почти на газетной бумаге. Рисунок есть только на обложке, но это рисовала не мама.
Альбом рисунков Эллы Фоняковой
Р: Значит, детская книга у вашей мамы — только одна?
Д.Ф.: Мама не воспринимала «Хлеб той зимы» как детскую книгу. Она была написана для взрослого читателя.
Р: Книга «Хлеб той зимы» вызывает интерес не только у наших читателей. Она была переведена на несколько языков (английский, немецкий, болгарский, эстонский, фарси). Готовятся ли другие переводы?
Д.Ф.: Ещё она была издана в Латвии на латышском языке, там была презентация. Я со своей стороны пытаюсь организовать издание в Италии, но в связи с происходящими событиями этот процесс застопорился.
